Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма - Страница 44

К оглавлению

Ост<аюсь> В. Хлебников

105. В. Д. Ермилову (Баку, 7 апреля 1921 г. – в Харьков)

Обнимаю Вас и Катюшу.

Предвидение будущего есть, хранится за надежною стеною моего молчания.

Оно кончится осенью.

Приезжайте непременно, здесь очень хорошо.

В.Х.

106. Е. Н. Хлебниковой (Баку, 9 апреля 1921 г. – в Астрахань)

Обнимаю. Целую. О Шуре не мог узнать, где он служил. 9-я армия сейчас на Кубани.

Жив. Здоров.

Приезжайте все сюда.

Здесь очень хорошо!

Я остаюсь на всю жизнь на Кавказе.

В. Хл.

107. В. В. Хлебниковой (Энзели, 14 апреля 1921 г. – в Астрахань)

Храбро, как лев, пишу письмо.

Знамя Председателей Земного Шара, всюду следующее за мной, развевается сейчас в Персии. 13/IV я получил право выезда, 14/IV на «Курске» при тихой погоде, похожей на улыбку неба, обращенную ко всему человечеству, плыл на юг к синим берегам Персии.

Покрытые снежным серебром вершины гор походили на глаза пророка, спрятанные в бровях облаков. Снежные узоры вершин походили на работу строгой мысли в глубине божиих глаз, на строгие глаза величавой думы. Синее чудо Персии стояло над морем, висело над бесконечным шелком красно-желтых волн, напоминая о очах судьбы другого мира.

Струящийся золотой юг, как лучшие шелка, раскинутые перед ногами Магомета севера, на севере, за кормой «Курска», переходили в сумрачное тускло-синее серебро, где крутилось, зеленея, прозрачное стекло волн ярче травы, и сами себя кусали и извивались в судорогах казненные снежные змеи пены. «Курск» шумно шел на юг, и его белая масляная краска спорит с оперением чайки. Он был словом человеческого разума, повернутым к слуху величавого моря.

Охотники за кабанами стояли на палубе и говорили про дела охоты. Меня выкупали в горячей морской воде, одели в белье, и кормили, и ласково величали «братишкой». Я, старый охотник за предвидением будущего, с гордостью принимаю это звание «братишки» военного судна «Курск» как свое морское крещение. День 14/IV был днем Весеннего Праздника, днем Возрождения и отдания чести самому себе (движение самоуважения). Этот день был днем рождения «Курской Веры» в честь встречи моря и будущего.

После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку я все-таки добился своего: нашел великий закон времени (а для этого я перечислил все войны земного шара), под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, в который я верю и заставлю верить других.

Уезжая из Баку, я занялся изучением Мирза-Баба, персидского пророка, и о нем буду читать здесь для персов и русских: «Мирза-Баб и Иисус». Персам я сказал, что я русский пророк.

Энзели встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубыми призраками стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы.

Черные морские вороны с горбатыми шеями черной цепью подымались с моря. Здесь смешались речная и морская струя и вода зелено-желтого цвета.

Закусив дикой кабаниной, собзой и рисом, мы бросились осматривать узкие японские улицы Энзели, бани в зеленых изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зеленом мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве.

Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии, для которых зеленое дерево служит небом.

Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с черными глубокими глазами.

Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после полтора часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека – эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря.

Книга Крапоткина «Хлеб и Воля» была моим спутником во время плавания.

Вера! приезжай сюда, в Энзели! если нет пропуска, то я постараюсь дать тебе его. Я был на охоте на кабанов.

108. Е. Н. и В. В. Хлебниковым (Энзели, май 1921 г. – в Астрахань)

Дорогая мама!

Дорогая Вера!

Шлю листья хинного дерева, их я сорвал в саду в Энзели.

Где я? Я в Персии. Я увидел голубые призраки гор Персии, желтое русло Ирана, на берегах которого, точно копья уснувшего войска, качаются метелки осоки.

Стрелял из ружья в мечущих икру судаков, пугал по вечерам стаи белых цапель, <обозначи>вших своим S<sc> из снега густые беседки затопленных водою деревьев. Берег Ирана устлан тухлыми судаками и сомами.

Руки мои порезаны большим судаком, его я с берега хотел удержать.

Энзели состоит из множества черепичных домиков, покрытых коврами зеленого моха, миловидными красными цветочками. Золотые нарынчи и партахалары унизывают ветки деревьев. Дервиши с узловатыми посохами (похожими на клубящихся змей) с суровыми лицами пророков своим пением оглашают улицы.

Высохшие, как у покойников, лица персиянок за черным покрывалом, изнеженные лица торговцев, вся Персия, тяготеющая к Франции: у них две столицы, Париж и Тегеран; и очаровательное пение шакалов, то плачущих ребенком, то нагло и грубо хохочущих над людьми, – их зовут «рыжие», – тысячью голосов, как завязанные в лисьи мешки люди, снимая все изломы человеческого сердца; фазан, взлетающий к небу столбом, блеснув оперением тухлой воды. Вот мои впечатления.

Обнимаю Борю, Катю, папу.

Приезжай, Вера, сюда. Здесь очень хорошо.

Энзели. Политбюро Каспийского флота Иранской Ком. партии (Адалет).

Приезжайте все в Персию или Дагестан (но не в Баку, где плохо).

Пиши мне. Выезжай ко мне. Здесь будет и место, и все, что надо.